Эдi | Интервью для «COLTA»
Мифы крымских татар, фолковые напевы, семейные традиции и энергия рейва в песнях семейного дуэта
Текст:
Запертая между враждующими политическими режимами, музыкальная жизнь Крыма едва дает о себе знать. На всю республику есть буквально пара-тройка достойных клубов,
но по большей части она существует в вакууме: большинство российских артистов избегает крымских гастролей, опасаясь попасть в черный список украинских пограничников; украинцы тоже избегают, но по другим соображениям — либо идейно-патриотическим, либо имиджевым. Как следствие, крымская сцена вдохновляется сама собой, а ее немногочисленные герои попросту не понимают, на какой части материка им строить карьеру, чтобы не оказаться под давлением общества или власти.
Но кое-где все-таки есть убежище для тех, кто не хочет играть
в лицемерную геополитику и участвовать в надуманных войнах. Это метафизическое место — мифы и фольклор, которые хранят
в себе как память земли, еще не очерненной междоусобными войнами братских народов, так и первозданную мораль, которая в эпоху постправды и фейковых новостей стремительно истощает себя. Именно в этом убежище нашел свое место крымский дуэт «Эдi», вдохновленный легендами крымских татар и смелостью современного музыкального авангарда.
В прошлые выходные Эдие и Саша Чуксины сыграли концерт
в московском техно-бастионе Mutabor, буквально за десять минут собрав на своем выступлении полный зал. Гипнотичная бас-бочка и мерные клэпы, ориентальная гитара и густой бас, крымско-татарские тексты про сына хана Менгли-Гирея и навечно уснувший черный вулкан и, наконец, заразительные ритуальные движения Эди на сцене — в своей совокупности все это сработало как триггер, погрузив танцпол в самозабвенное состояние транса. Трудно поверить, но выступление в Mutabor оказалось не только первым московским концертом дуэта,
но и первым рейвом, на котором им довелось оказаться.
Упиваясь природой Крыма и неспешным образом жизни, супружеский дуэт находит особое очарование в деревенской жизни. Музыканты обосновались в небольшом горном селе Бахчисарайского района, где они спокойно посвящают себя творчеству, зарабатывая деньги сторонними занятиями. Эдие преподает биологию в школе, а Саша занимается продажей канцелярских товаров. Казалось бы, в этой уездной действительности не может быть места для людей, которые слушают Shortparis и Altın Gün, читают COLTA.RU и Meduza.io,
а выглядят так, словно сами являются мифологическими персонажами. Но нет — мифы цивилизации, в отличие
от их древних прародителей, легко можно опровергнуть.
Прямо накануне московского концерта дуэта мы взяли у них большое интервью. Находясь в предвкушении первой поездки
в Москву, Эдие и Саша рассказали о том, как они представляют себе рейв и что у него общего с фольклором, поведали
об исторической памяти крымско-татарской диаспоры и примерили мифологию на музыкальные субкультуры.
но по большей части она существует в вакууме: большинство российских артистов избегает крымских гастролей, опасаясь попасть в черный список украинских пограничников; украинцы тоже избегают, но по другим соображениям — либо идейно-патриотическим, либо имиджевым. Как следствие, крымская сцена вдохновляется сама собой, а ее немногочисленные герои попросту не понимают, на какой части материка им строить карьеру, чтобы не оказаться под давлением общества или власти.
Но кое-где все-таки есть убежище для тех, кто не хочет играть
в лицемерную геополитику и участвовать в надуманных войнах. Это метафизическое место — мифы и фольклор, которые хранят
в себе как память земли, еще не очерненной междоусобными войнами братских народов, так и первозданную мораль, которая в эпоху постправды и фейковых новостей стремительно истощает себя. Именно в этом убежище нашел свое место крымский дуэт «Эдi», вдохновленный легендами крымских татар и смелостью современного музыкального авангарда.
В прошлые выходные Эдие и Саша Чуксины сыграли концерт
в московском техно-бастионе Mutabor, буквально за десять минут собрав на своем выступлении полный зал. Гипнотичная бас-бочка и мерные клэпы, ориентальная гитара и густой бас, крымско-татарские тексты про сына хана Менгли-Гирея и навечно уснувший черный вулкан и, наконец, заразительные ритуальные движения Эди на сцене — в своей совокупности все это сработало как триггер, погрузив танцпол в самозабвенное состояние транса. Трудно поверить, но выступление в Mutabor оказалось не только первым московским концертом дуэта,
но и первым рейвом, на котором им довелось оказаться.
Упиваясь природой Крыма и неспешным образом жизни, супружеский дуэт находит особое очарование в деревенской жизни. Музыканты обосновались в небольшом горном селе Бахчисарайского района, где они спокойно посвящают себя творчеству, зарабатывая деньги сторонними занятиями. Эдие преподает биологию в школе, а Саша занимается продажей канцелярских товаров. Казалось бы, в этой уездной действительности не может быть места для людей, которые слушают Shortparis и Altın Gün, читают COLTA.RU и Meduza.io,
а выглядят так, словно сами являются мифологическими персонажами. Но нет — мифы цивилизации, в отличие
от их древних прародителей, легко можно опровергнуть.
Прямо накануне московского концерта дуэта мы взяли у них большое интервью. Находясь в предвкушении первой поездки
в Москву, Эдие и Саша рассказали о том, как они представляют себе рейв и что у него общего с фольклором, поведали
об исторической памяти крымско-татарской диаспоры и примерили мифологию на музыкальные субкультуры.
— При разговоре о вашей музыке неизбежно возникает тема фольклора. Если лет десять назад на этническую музыку смотрели с некоторой опаской и предубеждением, то сегодня она явно превратилась в тренд. Причем как в адаптированно-глобалистских вариациях, так и в своем первозданном виде. Как вы думаете, откуда взялся этот интерес? Что ему поспособствовало?
Саша: Все люди возвращаются к корням, когда находятся
в поиске. Фольклор передается из уст в уста, как испорченный телефон из древности, и в какой-то момент он превращается
в мистику, какую-то тайну, мифологию. А именно это очень нравится людям.
Эдие: Я бы дополнила слова Саши тем, что люди сегодня находятся в поиске странных ощущений. Очень много сейчас нависает бытовых проблем — проблем с организацией какого-то досуга и существования в целом. Тяжело найти для человека
что-то такое, что могло бы искренне его растормошить. А вот эти странные ощущения как раз срабатывают как толчок.
При этом лично мне кажется, что раньше информационное поле было очень узким и люди узнавали о каких-то явлениях
и проблемах посредством общения, а затем вкладывали свои знания и ощущения в творчество. Поэтому все творческие проявления — музыка, картины, любые сказания — они все наполнены каким-то ярким впечатлением общественного мнения без каких-либо информационных помех.
Сейчас же у нас возникает большой поток этой информации,
и некоторым людям очень сложно в нем ориентироваться.
То есть вот этой информации сейчас очень много, а, кажется, хорошего такого, точного мнения, взгляда — нет. Но мораль, которая существует в фольклоре, остается актуальной до наших дней. И во многом она выглядит глубже, чем то, что нам сейчас могут продиктовать извне.
в поиске. Фольклор передается из уст в уста, как испорченный телефон из древности, и в какой-то момент он превращается
в мистику, какую-то тайну, мифологию. А именно это очень нравится людям.
Эдие: Я бы дополнила слова Саши тем, что люди сегодня находятся в поиске странных ощущений. Очень много сейчас нависает бытовых проблем — проблем с организацией какого-то досуга и существования в целом. Тяжело найти для человека
что-то такое, что могло бы искренне его растормошить. А вот эти странные ощущения как раз срабатывают как толчок.
При этом лично мне кажется, что раньше информационное поле было очень узким и люди узнавали о каких-то явлениях
и проблемах посредством общения, а затем вкладывали свои знания и ощущения в творчество. Поэтому все творческие проявления — музыка, картины, любые сказания — они все наполнены каким-то ярким впечатлением общественного мнения без каких-либо информационных помех.
Сейчас же у нас возникает большой поток этой информации,
и некоторым людям очень сложно в нем ориентироваться.
То есть вот этой информации сейчас очень много, а, кажется, хорошего такого, точного мнения, взгляда — нет. Но мораль, которая существует в фольклоре, остается актуальной до наших дней. И во многом она выглядит глубже, чем то, что нам сейчас могут продиктовать извне.
— Но при этом можно сказать, что фольклор стал более доступным еще и потому, что появились эти самые информационные потоки. Например, вряд ли люди, живущие
в условной Москве, могли бы себе представить без интернета, как звучит крымский фольклор или традиционная музыка Ближнего Востока.
в условной Москве, могли бы себе представить без интернета, как звучит крымский фольклор или традиционная музыка Ближнего Востока.
Эдие: Это можно считать одним из плюсов интернета на данный момент. При этом раньше, когда у меня не было доступа
в интернет, я чувствовала гораздо больше мотивации познавать информацию, чтобы слагать какое-то особенное, свое мнение.
Я шла в библиотеку и читала книги. И мне кажется, что если бы
не было интернета и нужно было прикладывать больше личных усилий, то, вероятно, люди даже больше бы интересовались этим.
в интернет, я чувствовала гораздо больше мотивации познавать информацию, чтобы слагать какое-то особенное, свое мнение.
Я шла в библиотеку и читала книги. И мне кажется, что если бы
не было интернета и нужно было прикладывать больше личных усилий, то, вероятно, люди даже больше бы интересовались этим.
— Исходя из этого, возникает такой вопрос по поводу глубины познания. Вот вы поете на трех языках и обращаетесь
к мифологии, к фольклору крымскому — закладываете в это определенное значение. При этом очевидно, что люди, которые в конечном итоге слушают вашу музыку, гораздо больше ощущают ее форму и эстетику, чем глубинный смысл, который вы вкладываете. Не вызывает ли у вас это какой-то обиды?
к мифологии, к фольклору крымскому — закладываете в это определенное значение. При этом очевидно, что люди, которые в конечном итоге слушают вашу музыку, гораздо больше ощущают ее форму и эстетику, чем глубинный смысл, который вы вкладываете. Не вызывает ли у вас это какой-то обиды?
Саша: Наверное, было бы нечестно разжевывать детально смысл, который мы несем. Ведь в этом и есть загадка творчества. Как
в кино — есть саспенс, есть напряжение, есть интерес, и мы его стараемся до последнего сохранять. Кто-то под нашу музыку любит просто потанцевать или поваляться, покайфовать. А кто-то, допустим, глубоко внедряется в смысл. Мы как-то делали опрос,
и многие, как выяснилось, понимают, что мы пытаемся донести. Поэтому — кто ищет, тот найдет.
в кино — есть саспенс, есть напряжение, есть интерес, и мы его стараемся до последнего сохранять. Кто-то под нашу музыку любит просто потанцевать или поваляться, покайфовать. А кто-то, допустим, глубоко внедряется в смысл. Мы как-то делали опрос,
и многие, как выяснилось, понимают, что мы пытаемся донести. Поэтому — кто ищет, тот найдет.
— Слушайте, а ваш собственный интерес к фольклору откуда возник? Из чего? Вы к нему пришли целенаправленно через историю, через художественную литературу или через что-то еще?
Саша: На самом деле мы к фольклору пришли в основном
на альбоме «Присказка». До этого были предпосылки в некоторых песнях, в музыке, в текстах, но именно осознанно, четко,
с концептуальным повествованием — это только в «Присказке» произошло. Как это было? Ну, был сложный переезд в горный Крым, вот, и мы решили все свои эмоции, впечатления, мысли
в тот момент внедрить посредством мифологии. Все-таки мы
с Эди с детства увлекались мифами…
на альбоме «Присказка». До этого были предпосылки в некоторых песнях, в музыке, в текстах, но именно осознанно, четко,
с концептуальным повествованием — это только в «Присказке» произошло. Как это было? Ну, был сложный переезд в горный Крым, вот, и мы решили все свои эмоции, впечатления, мысли
в тот момент внедрить посредством мифологии. Все-таки мы
с Эди с детства увлекались мифами…
— Да, вот это в первую очередь и интересно: как вы к мифам пришли. Вы учились в школе и еще тогда обнаружили в них какой-то особый интерес? Все же будем честны: у большинства детей интересы обычно куда прозаичнее, чем изучение мифов.
Саша: В детстве ведь все читали мифы и легенды Древней Греции. Когда-то это была настольная книга едва ли не в каждой семье;
по крайней мере, так было у нас и у многих моих друзей. Конечно, не думаю, что прям все внедрялись туда с головой, но лично
я точно... У меня на полке были книжки с легендами и мифами крымских татар и легендами Древней Греции — все это было каким-то экскурсом одновременно в историю и в сказку. В мифах всегда была какая-то мораль — там воспевались герои, боги,
то, чего в повседневной жизни особенно не сыщешь. И сквозь мифы транслировалась определенная мораль, так сказать, вывод, к которому ты приходишь после прочтения.
Эдие: Ты скажи лучше, откуда у тебя книжки появились на полке, это интереснее гораздо.
Саша: Советские люди коллекционировали книги. На полках
у бабушки, у родителей всегда находилась какая-то интересная старая книга, которую взахлеб можно было прочитать.
по крайней мере, так было у нас и у многих моих друзей. Конечно, не думаю, что прям все внедрялись туда с головой, но лично
я точно... У меня на полке были книжки с легендами и мифами крымских татар и легендами Древней Греции — все это было каким-то экскурсом одновременно в историю и в сказку. В мифах всегда была какая-то мораль — там воспевались герои, боги,
то, чего в повседневной жизни особенно не сыщешь. И сквозь мифы транслировалась определенная мораль, так сказать, вывод, к которому ты приходишь после прочтения.
Эдие: Ты скажи лучше, откуда у тебя книжки появились на полке, это интереснее гораздо.
Саша: Советские люди коллекционировали книги. На полках
у бабушки, у родителей всегда находилась какая-то интересная старая книга, которую взахлеб можно было прочитать.
Эдие: Да! За неимением такого разнообразия игрушек, каких-то увлекательных мероприятий книга была как дивный мир. А если там еще и было что-то умное, чем потом можно было поделиться с друзьями и вызвать их восторг... Ведь в основном были глупые детские разговоры, но именно эти интеллектуальные вкрапления мотивировали тебя развиваться и искать что-то. Сейчас я работаю учителем и замечаю, что у детей нет такого — их ничто не интересует, и это главная проблема. То есть, чтобы заработать
у них авторитет, нужно быть каким-то абсолютным волшебником, который целую кучу загадок имеет, и заинтересовать их тем, о чем им никто больше не рассказывал. И то они еще полезут
и перепроверят в интернете!
В детстве родители любили нам рассказывать об истории Крыма, о каких-то природных и культурных местах с точки зрения легенд — например, у нас есть Медведь-гора. Нет ни одного человека,
я думаю, в Крыму, который не знал бы легенду про Медведь-гору. Потому что родители представляли нам Крым как нечто невероятное, которое как-то по-своему выделяется на планете Земля. Как особое место со своей необычной природой, где столько всего соседствует: и степи, и горы, и моря и так далее.
И, чтобы вызвать больший интерес, родители рассказывали эти легенды. Плюс ко всему это всегда заставляло тебя как-то рассуждать. То есть не только рассказывали, а ты такой в ответ: «Да, спасибо», — но всегда было рассуждение, мы общались
с родителями.
А еще мой папа с семнадцати лет был гитаристом. Точнее, даже мультиинструменталистом — он играл в народных ансамблях старинную крымско-татарскую музыку…
у них авторитет, нужно быть каким-то абсолютным волшебником, который целую кучу загадок имеет, и заинтересовать их тем, о чем им никто больше не рассказывал. И то они еще полезут
и перепроверят в интернете!
В детстве родители любили нам рассказывать об истории Крыма, о каких-то природных и культурных местах с точки зрения легенд — например, у нас есть Медведь-гора. Нет ни одного человека,
я думаю, в Крыму, который не знал бы легенду про Медведь-гору. Потому что родители представляли нам Крым как нечто невероятное, которое как-то по-своему выделяется на планете Земля. Как особое место со своей необычной природой, где столько всего соседствует: и степи, и горы, и моря и так далее.
И, чтобы вызвать больший интерес, родители рассказывали эти легенды. Плюс ко всему это всегда заставляло тебя как-то рассуждать. То есть не только рассказывали, а ты такой в ответ: «Да, спасибо», — но всегда было рассуждение, мы общались
с родителями.
А еще мой папа с семнадцати лет был гитаристом. Точнее, даже мультиинструменталистом — он играл в народных ансамблях старинную крымско-татарскую музыку…
— Вы показывали какое-то семейное видео недавно — там не он ли был?
Эдие: Нет, папа давно умер. Это мы были на празднике у нашей тети. Это был мой родственник — муж двоюродной сестры. Он вот играл на барабане (нагара) под хайтарму. В тот же вечер у нас пели не только крымско-татарскую музыку, но и песни «Ой, кто-то с горочки спустился», всякие русские народные... Это все у меня идет из детства, потому что родители этим увлекались, им было интересно и им правда хотелось играть. Единственное, что меня от них отличает, — это то, что для них музыка стала более рабочей схемой, чем для меня…
— В смысле, что для них она была более функциональной?
Звучала на застольях или каких-то мероприятиях, да?
Звучала на застольях или каких-то мероприятиях, да?
Эдие: Ну... Папа работал у меня на свадьбах, и поэтому музыка в какой-то момент стала для него бизнесом. Однажды родители сказали мне:
«Мы не хотим, чтобы ты занималась музыкой лишь для того, чтобы
это стало работой». То есть они всегда хотели, чтобы у меня была
основная профессия, а музыка шла где-то рядом, сохраняя в себе творческую составляющую.
«Мы не хотим, чтобы ты занималась музыкой лишь для того, чтобы
это стало работой». То есть они всегда хотели, чтобы у меня была
основная профессия, а музыка шла где-то рядом, сохраняя в себе творческую составляющую.
— А как ваши родители относятся к музыке, которую вы делаете?
Эдие: Я жалею, что о многих вещах не успела поговорить с папой. Потому что он знал очень много различных направлений крымско-татарской музыки, которые сейчас вообще не так преподносятся. Сегодня они исполняются сугубо на свадьбах, а он рос еще в те времена, когда такую музыку играли просто для себя. У меня есть фотки, где он играет прямо на дискотеках, которые они с друзьями сами устраивали. Тогда они одевались в различные рок-н-ролльные костюмы и исполняли джаз с рок-н-роллом
на каких-то аутентичных инструментах.
на каких-то аутентичных инструментах.
— То есть это прямо был микс в плане музыки — условный рок вперемешку с народными песнями?
Эдие: Да-да-да, все это было смешано. Если еще и сказать, что это все звучало и происходило в Узбекистане... Казалось бы, люди не такие продвинутые были на дискотеках в то время, но тем не менее они прививали это и находили себе единомышленников. Поэтому было бы очень круто узнать мнение папы по поводу всей нашей самодеятельности…
А вот мама настороженно относится. Она и поддерживает, и переживает одновременно. Она понимает, насколько эта индустрия развивается. И знает, что в некоторых случаях индустрия проходится по людям как трактор. И, конечно, ее волнение мне абсолютно понятно.
Для нее неожиданными могут быть некоторые вещи. Вот, например, мы сказали, что поедем в Москву, и она сразу так запереживала и сказала: «Ой, как вы там будете, никогда туда не ездили! Как вы там сможете, как вы там справитесь?!» Но при этом она поддерживает и комментирует: какой костюм надеть, какие песни надо поставить и т.д. Мне кажется, в свое время у нее тоже был такой момент, когда ей не дали творчески развиваться, а сделали ее музыкальную направляющую профессией, которая должна приносить деньги, доход. То есть ее вот выучили в музыкалке и сказали: «Теперь ты должна зарабатывать деньги — и все».
Но в целом я не могу сказать, что испытываю какое-то давление
и дискомфорт в этом плане. Скорее, я испытываю дискомфорт с той точки зрения, что крымско-татарская культура немного категорична и людям, например, могут показаться вызывающими поведение на сцене и сама музыка, которую мы играем.
А вот мама настороженно относится. Она и поддерживает, и переживает одновременно. Она понимает, насколько эта индустрия развивается. И знает, что в некоторых случаях индустрия проходится по людям как трактор. И, конечно, ее волнение мне абсолютно понятно.
Для нее неожиданными могут быть некоторые вещи. Вот, например, мы сказали, что поедем в Москву, и она сразу так запереживала и сказала: «Ой, как вы там будете, никогда туда не ездили! Как вы там сможете, как вы там справитесь?!» Но при этом она поддерживает и комментирует: какой костюм надеть, какие песни надо поставить и т.д. Мне кажется, в свое время у нее тоже был такой момент, когда ей не дали творчески развиваться, а сделали ее музыкальную направляющую профессией, которая должна приносить деньги, доход. То есть ее вот выучили в музыкалке и сказали: «Теперь ты должна зарабатывать деньги — и все».
Но в целом я не могу сказать, что испытываю какое-то давление
и дискомфорт в этом плане. Скорее, я испытываю дискомфорт с той точки зрения, что крымско-татарская культура немного категорична и людям, например, могут показаться вызывающими поведение на сцене и сама музыка, которую мы играем.
— Не могу не вспомнить тут слова Булата из Ored Recordings. Он не раз упоминал о том, что традиционные черкесские музыканты со скепсисом относятся к адаптациям своей музыки. Кроме того, даже был фильм
о том, как Булат с Moa Pillar отправлялись в экспедицию на Кавказ, где они хотели поработать с традиционными музыкантами и по итогу создать какой-то микс из электроники и аутентичной музыки... но в результате ничего не вышло, потому что все поняли, что это им не нужно.
о том, как Булат с Moa Pillar отправлялись в экспедицию на Кавказ, где они хотели поработать с традиционными музыкантами и по итогу создать какой-то микс из электроники и аутентичной музыки... но в результате ничего не вышло, потому что все поняли, что это им не нужно.
Эдие: Да! Им, наверное, скорее, кажется, что, если они будут так адаптироваться, понятие крымско-татарской культуры исчезнет. То есть им это старое поколение проецировало настолько сильно, что сейчас не все они имеют смелость заигрывать как-то с современной музыкой. Тем более что огромный пласт крымско-татарской культуры посвящен очень плачевным, тяжелым событиям. И любое заигрывание с этими песнями — это определенного рода ответственность.
— Плачевным — это про массовые переселения крымских татар, да?
Эдие: Да-да. То есть депортация, вот эти ощущения после депортации — они все очень тяжелые. И у нас так или иначе большинство фольклорной музыки все-таки связано с теми событиями, поэтому либо ты делаешь что-то в этом времени — здесь и сейчас, либо ты просто поешь то, что было тогда. Что-то между этим очень сложно привнести. И очень редко я встречаю таких смелых людей, кто способен это так или иначе увидеть. Те люди, с которыми мы сейчас общаемся, — представители молодежной крымско-татарской музыки — хоть и пытаются смешивать, но все равно обращаются к отвлеченным темам.
Саша: Если говорить о влиянии родителей, то я могу только сказать, что мой дедушка Виктор — художник и поэт, самоучка. Я всегда любил к нему в Джанкой приехать в гости, и он меня учил рисовать, играл на баяне, на гитаре. Родители у меня не сильно с музыкой связаны. Хотя мама окончила музыкальную школу — играет на фортепиано очень хорошо.
Но больше к музыке меня влекло что-то таинственное... вот, понимаешь, я в детстве всегда увлекался чем-то таким потусторонним, что ли. Мне нравились палеонтология, мифы, мистика. И музыка, мне кажется, отчасти тоже может войти в этот список.
Саша: Если говорить о влиянии родителей, то я могу только сказать, что мой дедушка Виктор — художник и поэт, самоучка. Я всегда любил к нему в Джанкой приехать в гости, и он меня учил рисовать, играл на баяне, на гитаре. Родители у меня не сильно с музыкой связаны. Хотя мама окончила музыкальную школу — играет на фортепиано очень хорошо.
Но больше к музыке меня влекло что-то таинственное... вот, понимаешь, я в детстве всегда увлекался чем-то таким потусторонним, что ли. Мне нравились палеонтология, мифы, мистика. И музыка, мне кажется, отчасти тоже может войти в этот список.
— Плачевным — это про массовые переселения крымских татар, да?
Саша: Да-да. Ну и плюс она подчеркивает визуальное, так сказать. Когда я увидел пластинку Pink Floyd у отца... Там был еще мужик весь в лампочках, помнится. Так вот, я увидел эти все картинки с описанием и тут же подумал: «Господи, что это такое?» Мне было тогда, наверное, семь лет.
Эдие: Ну, в семь лет, конечно, такое увидеть… (Смеются.)
Саша: Плюс это было каким-то, не знаю, запрещенным. Тогда еще было понятие субкультурности более отчетливое. То бишь я мог у себя в поселке увидеть парня, который шел в порванных джинсах с гитарой куда-то, и я думал: «О, кто это?» Такие люди в детстве казались мне какими-то сказочными эльфами, к которым мне отчасти хотелось примкнуть.
Эдие: Ну, в семь лет, конечно, такое увидеть… (Смеются.)
Саша: Плюс это было каким-то, не знаю, запрещенным. Тогда еще было понятие субкультурности более отчетливое. То бишь я мог у себя в поселке увидеть парня, который шел в порванных джинсах с гитарой куда-то, и я думал: «О, кто это?» Такие люди в детстве казались мне какими-то сказочными эльфами, к которым мне отчасти хотелось примкнуть.
— Теперь понятно, почему у вас так органично сплелись фольклорность
и андеграундная музыка (смеется).
— Ваша история — она такая прочувствованная, потому что вы реально увлекались мифами, знаете, что такое фольклор, как бы не понаслышке, это все для вас — какая-то естественная вещь. При этом различные культурные смешения сегодня не всегда происходят так: ведь в эпоху метамодерна ты можешь лепить все что угодно из чего угодно. Условно говоря, ты можешь взять EDM и смешать его с барокко — но не потому, что ты все детство слушал музыку XVII века и с ума сходишь от EDM,
а потому, что тебе просто приглянулась такая безумная концепция. Примерно так же происходит и с этникой — мода на ориентальность захватывает часто музыкантов, которые к ней никакого отношения
не имеют вовсе. Как вы к этому относитесь?
и андеграундная музыка (смеется).
— Ваша история — она такая прочувствованная, потому что вы реально увлекались мифами, знаете, что такое фольклор, как бы не понаслышке, это все для вас — какая-то естественная вещь. При этом различные культурные смешения сегодня не всегда происходят так: ведь в эпоху метамодерна ты можешь лепить все что угодно из чего угодно. Условно говоря, ты можешь взять EDM и смешать его с барокко — но не потому, что ты все детство слушал музыку XVII века и с ума сходишь от EDM,
а потому, что тебе просто приглянулась такая безумная концепция. Примерно так же происходит и с этникой — мода на ориентальность захватывает часто музыкантов, которые к ней никакого отношения
не имеют вовсе. Как вы к этому относитесь?
Саша: Я очень положительно отношусь к спонтанным идеям. В какой-то степени, я считаю, они приходят из инфопотока. Потому что если человек никогда не занимался выделкой камня, например, и вдруг он решил выйти на улицу, вдохнул воздуха свежего, взял в руку молоточек, какой-то кусок каменной глыбы и начал из него ваять, то почему бы и нет. А он сам бухгалтер и никогда с этим не сталкивался. Но у него где-то глубоко внутри из детства, может быть, из сна или вообще откуда ни возьмись появилась такая идея, и вполне вероятно, что в дальнейшем он с этим свяжет свою жизнь. В какой-то момент начнет вникать, внедряться, изучать эту тему более глубоко. Из этого выйдет что-то совершенно новое, необычное
и, возможно, полезное.
и, возможно, полезное.
— Мне кажется, что в каком-то смысле по такому принципу появилась
и вся электронная музыка. Люди, которые никогда не умели играть
на инструментах и даже примерно не знали сольфеджио, открыли для себя синтезаторы и семплеры и просто пустились в чистый эксперимент.
и вся электронная музыка. Люди, которые никогда не умели играть
на инструментах и даже примерно не знали сольфеджио, открыли для себя синтезаторы и семплеры и просто пустились в чистый эксперимент.
Эдие: Я согласна. И, кстати, если говорить вообще о механизме, как работает человеческий организм, то у нас есть многие вещи, которые формируют наш внутренний зажим. Если человек, допустим, способен раскрыть что-то такое, чем он ранее не занимался, и это помогает ему избавиться от каких-то негативных мыслей, то это замечательно. Это дарит ощущение гармонии, полноценного кайфа от жизни. А если этот кайф потом еще и повторяется, то можно сказать, что человек проходит своего рода терапию, реабилитацию своего же организма.
Кроме прочего, потом этим вдохновляются другие люди. Они даже, возможно, не будут знать об этих проблемах: почему человек взял молоток и пошел бить им по камню. Никто не задумается, почему человек это сделал, но в конечном итоге тот результат, который они увидят или услышат, впечатлит их на уровне других ощущений.
Кроме прочего, потом этим вдохновляются другие люди. Они даже, возможно, не будут знать об этих проблемах: почему человек взял молоток и пошел бить им по камню. Никто не задумается, почему человек это сделал, но в конечном итоге тот результат, который они увидят или услышат, впечатлит их на уровне других ощущений.
— Раз уж зашел разговор про терапию, кайф и электронную музыку, давайте поговорим немного про рейв. Ваше первое московское выступление состоится на вечеринке Rituals в «Мутаборе», которая вполне себе рейв. С одной стороны, между рейвом и фольклором лежит гигантская пропасть, а с другой — они оба в каком-то смысле про состояние транса
и обращаются к чему-то первородному. Что вы думаете об этом?
и обращаются к чему-то первородному. Что вы думаете об этом?
Саша: Мы никогда не были на рейвах, но как бы есть понимание, что это такое. Мне кажется, что не стоит рейв загонять в определенные рамки. Это, насколько я знаю, культура раскрепощения — люди ходят на рейвы, чтобы уйти от повседневности, войти в какое-то пограничное состояние, пообщаться, познакомиться — уйти от реальной жизни. И поэтому я считаю, что в рейвы очень круто внедрять что-то такое неформальное, нестандартное, непривычное. Не привязывать эту тусовку к определенному стилю музыки, а следить за тенденциями — рейв должен развиваться.
Эдие: Я тоже никогда не была на рейвах, но, как мне кажется, это нечто такое стихийное, где важно общественное состояние. Для меня это определенно танец. То есть как я себе представляю рейв: когда все танцуют, когда всем круто, когда все двигаются — вот эта вот какая-то материя. Когда нас 10 человек на обычном концерте, мы все стоим по углам, потому что нам кажется, что, возможно, нас воспримут странно, если мы будем как-то двигаться. А у меня такое понимание, что когда человек, оказываясь в толпе единомышленников, раскрепощается, он начинает двигаться как он хочет — и это своего рода терапия. Потому что это танцы без определенных стилей: мы чувствуем, что тут нужно качать руками,
и мы это делаем, потому что наш организм этого требует.
Я наблюдала, как здесь проходит ярмарка, в селе Соколином. Представь, там на поле люди берут различные инструменты — хоть барабаны, хоть что угодно — и просто сидят и джемят. Происходит такой движ, как будто там настоящий рейв. Они играют несвязную музыку: она никакая — не народная и не техно. Они под этими лучами солнца там крутятся, у них прикольное настроение, а дети повторяют за взрослыми — люди просто сбрасывают все свои проблемы. Они так вдохновляются! Один день поездки заряжает на 10 рабочих дней вперед, они ждут этого выходного. И для меня это тоже своего рода рейв — такой вот акт расслабления.
Эдие: Я тоже никогда не была на рейвах, но, как мне кажется, это нечто такое стихийное, где важно общественное состояние. Для меня это определенно танец. То есть как я себе представляю рейв: когда все танцуют, когда всем круто, когда все двигаются — вот эта вот какая-то материя. Когда нас 10 человек на обычном концерте, мы все стоим по углам, потому что нам кажется, что, возможно, нас воспримут странно, если мы будем как-то двигаться. А у меня такое понимание, что когда человек, оказываясь в толпе единомышленников, раскрепощается, он начинает двигаться как он хочет — и это своего рода терапия. Потому что это танцы без определенных стилей: мы чувствуем, что тут нужно качать руками,
и мы это делаем, потому что наш организм этого требует.
Я наблюдала, как здесь проходит ярмарка, в селе Соколином. Представь, там на поле люди берут различные инструменты — хоть барабаны, хоть что угодно — и просто сидят и джемят. Происходит такой движ, как будто там настоящий рейв. Они играют несвязную музыку: она никакая — не народная и не техно. Они под этими лучами солнца там крутятся, у них прикольное настроение, а дети повторяют за взрослыми — люди просто сбрасывают все свои проблемы. Они так вдохновляются! Один день поездки заряжает на 10 рабочих дней вперед, они ждут этого выходного. И для меня это тоже своего рода рейв — такой вот акт расслабления.
— Я с тобой полностью согласен. Есть ощущение, что у нас в целом не хватает какой-то музыкальной открытости, непосредственности. Искренняя импровизация возможна только в джазе или в какой-то электронной музыке — то есть обязательно должна быть какая-то субкультура за ней. А хотелось бы, чтобы люди просто умели получать удовольствие от музыки и звука.
Эдие: Да, хочется, чтобы понятие «рейв» не прививало страх. Потому что многие знакомые, когда говоришь слово «рейв», воспринимают это как нечто пугающее. Им кажется, что там происходят какие-то непонятные вещи, люди поддаются влиянию веществ и без этого никак невозможно. Блин, мне кажется, это настолько субъективное понимание, настолько уже оно устаревшее
Мы хотим ощутить этот опыт на себе. Это очень важно и ценно для нас как для людей и музыкантов, это будет очень познавательный опыт. Да и грядущую поездку мы рассматриваем как нечто, знаешь, из области таких вот путешествий. То есть это не как работа и не как музыка. Да, есть ответственность перед выступлениями, есть ответственность показать все, что мы можем. Есть и некоторого рода страх принять на себя эту энергию. Нужно быть готовым в ответ дать энергию, которая есть у тебя.
Да и в каком-то более простом смысле это тоже путешествие — потому что мы Москву только на картинках видели. И хочется увидеть воочию, как работает вся эта система, механизм, когда все люди куда-то там бегут и их очень много, они постоянно заняты работой и стоят в пробках. Нам это незнакомо…
Мы хотим ощутить этот опыт на себе. Это очень важно и ценно для нас как для людей и музыкантов, это будет очень познавательный опыт. Да и грядущую поездку мы рассматриваем как нечто, знаешь, из области таких вот путешествий. То есть это не как работа и не как музыка. Да, есть ответственность перед выступлениями, есть ответственность показать все, что мы можем. Есть и некоторого рода страх принять на себя эту энергию. Нужно быть готовым в ответ дать энергию, которая есть у тебя.
Да и в каком-то более простом смысле это тоже путешествие — потому что мы Москву только на картинках видели. И хочется увидеть воочию, как работает вся эта система, механизм, когда все люди куда-то там бегут и их очень много, они постоянно заняты работой и стоят в пробках. Нам это незнакомо…
— Как вы себя вообще ощущаете в контексте деревни?
Ведь в традиционном смысле слова вас трудно назвать деревенскими жителями. Вы следите за тем, что происходит в мире, в музыке, в культуре, и в целом пребываете в курсе происходящих событий. Как вам удается органично сочетать это?
Ведь в традиционном смысле слова вас трудно назвать деревенскими жителями. Вы следите за тем, что происходит в мире, в музыке, в культуре, и в целом пребываете в курсе происходящих событий. Как вам удается органично сочетать это?
Саша: Ну, есть такое понятие «человек мира». Мне кажется, что не нужно привязываться к понятиям «город» и «деревня». Очень сильно сейчас расплываются эти понятия, потому что как минимум есть транспорт
— при желании ты можешь поехать куда угодно в любой момент.
В деревне хорошо — здесь чистый воздух и спокойно. Мы можем погрузиться в творческие и семейные переживания. Отчасти мы сами
по себе отшельники. Не могу сказать, что мы сильно тянемся к каким-то постоянным движухам. Нам нравятся такие нечастые, но яркие события, поэтому мы любим выжидать.
— при желании ты можешь поехать куда угодно в любой момент.
В деревне хорошо — здесь чистый воздух и спокойно. Мы можем погрузиться в творческие и семейные переживания. Отчасти мы сами
по себе отшельники. Не могу сказать, что мы сильно тянемся к каким-то постоянным движухам. Нам нравятся такие нечастые, но яркие события, поэтому мы любим выжидать.
— Были ли у вас периоды, когда вы жили в городе?
Саша: Да, конечно. Ну, мы успели пожить в разных городах. Я даже в Украине жил какое-то время — в Запорожье.
Эдие: Я всегда в селе жила. То есть я родилась тут и жила. Вот мы сейчас переезжали на некоторое время в местность Александра, а потом приехали обратно в те места, где я родилась. То есть это дом, в котором я реально выросла, и сейчас мы здесь.
Не должно быть, знаешь, такого яркого акцента, чтобы человек пришел в общество и по нему было видно, городской он или какой-то еще. Сейчас это вообще размытое понятие. Мне кажется, что теперь гораздо важнее понятие стиля — то есть твоей личности и какого-то собственного позиционирования, интонаций, жестов. И вот сверху этого не должны клеиться такие ярлыки, как «городской» или «деревенский».
Эдие: Я всегда в селе жила. То есть я родилась тут и жила. Вот мы сейчас переезжали на некоторое время в местность Александра, а потом приехали обратно в те места, где я родилась. То есть это дом, в котором я реально выросла, и сейчас мы здесь.
Не должно быть, знаешь, такого яркого акцента, чтобы человек пришел в общество и по нему было видно, городской он или какой-то еще. Сейчас это вообще размытое понятие. Мне кажется, что теперь гораздо важнее понятие стиля — то есть твоей личности и какого-то собственного позиционирования, интонаций, жестов. И вот сверху этого не должны клеиться такие ярлыки, как «городской» или «деревенский».
— Да, я согласен с этим.
Саша: И вообще сейчас наоборот — многие переезжают в деревню.
Эдие: Да, люди переезжают, важно на себе все это прочувствовать. Хочется сродниться с землей в прямом смысле.
Ну вот, в общем, заканчивая тему про город. Человек вот там, где он родился, все равно впитывает атмосферу и состояние. Если он родился в городе, то по-любому он какой-то энтузиаст, у него вечно срабатывает так: куда-то бежать, куда-то идти. Потому что этот механизм постоянно вращается. В селе он тоже вращается, но очень медленно, да.
Саша: Да, можно с механизма спрыгнуть, отбежать, а потом запрыгнуть обратно
Эдие: Ты не находишься в обязательном, знаешь, колесе, когда ты если его не крутишь, то все — жизнь закончилась. То есть в селе можно остановиться, подумать и позволить себе принять решение размеренно. Осуществить свои задачи, цели — в этом кайф.
Мне удобнее жить в отстраненных таких реалиях, и я ощущаю, как это влияет на наше восприятие. Например, когда мы с Сашей возвращаемся домой после какого-то мероприятия, мы еще месяц можем его потом обсуждать... Мы едем такие все, знаешь: «Вау, круто, какие впечатления, какие ощущения». Потому что мы здесь и в каком-то вакууме находимся, и нет этой нужды каждодневной — в кафе поболтать, затем на репетицию сорваться, а после еще успеть на какой-нибудь мастер-класс. У нас это все зависит только от нас.
Саша: Насчет выезда, кстати: я знаю, что в Москве некоторые люди два часа на работу добираются. А у нас за два часа можно пол-Крыма проехать.
Эдие: Да, люди переезжают, важно на себе все это прочувствовать. Хочется сродниться с землей в прямом смысле.
Ну вот, в общем, заканчивая тему про город. Человек вот там, где он родился, все равно впитывает атмосферу и состояние. Если он родился в городе, то по-любому он какой-то энтузиаст, у него вечно срабатывает так: куда-то бежать, куда-то идти. Потому что этот механизм постоянно вращается. В селе он тоже вращается, но очень медленно, да.
Саша: Да, можно с механизма спрыгнуть, отбежать, а потом запрыгнуть обратно
Эдие: Ты не находишься в обязательном, знаешь, колесе, когда ты если его не крутишь, то все — жизнь закончилась. То есть в селе можно остановиться, подумать и позволить себе принять решение размеренно. Осуществить свои задачи, цели — в этом кайф.
Мне удобнее жить в отстраненных таких реалиях, и я ощущаю, как это влияет на наше восприятие. Например, когда мы с Сашей возвращаемся домой после какого-то мероприятия, мы еще месяц можем его потом обсуждать... Мы едем такие все, знаешь: «Вау, круто, какие впечатления, какие ощущения». Потому что мы здесь и в каком-то вакууме находимся, и нет этой нужды каждодневной — в кафе поболтать, затем на репетицию сорваться, а после еще успеть на какой-нибудь мастер-класс. У нас это все зависит только от нас.
Саша: Насчет выезда, кстати: я знаю, что в Москве некоторые люди два часа на работу добираются. А у нас за два часа можно пол-Крыма проехать.
— Саш, а я вот хотел задать тебе такой каверзный вопрос, до слова докопаться. Ты упомянул, что какое-то время «жил в Украине». Это у тебя так перестроился менталитет за последние семь лет или вы всегда так
в Крыму говорили?
в Крыму говорили?
Саша: Слушай, ну мы как бы тут все говорим и «съездил в Россию». Это типа такая привычка у крымчан. Здесь вот говорят вообще «на материк», имея в виду поездку в Россию или Украину.
— То есть из Крыма можно съездить и в Украину, и в Россию, получается.
Саша: Да, это все как бы материк. Это нормально для крымчан так говорить.
Эдие: Когда я училась в школе в 10-м классе, я выехала в Кировоград и тоже говорила там: «Вау, круто, ни фига себе! Мы из Крыма уехали куда-то?!» Ну, это у нас такие разговоры просто.
Эдие: Когда я училась в школе в 10-м классе, я выехала в Кировоград и тоже говорила там: «Вау, круто, ни фига себе! Мы из Крыма уехали куда-то?!» Ну, это у нас такие разговоры просто.
— Деликатно минуя тему политики, задам такой вопрос. Когда вы начинали заниматься музыкой, у вас было какое-то представление о том, на какой музыкальный рынок вы ориентируетесь — российский или украинский?
Эдие: Это вообще был болезненный вопрос, потому что мы все это создавали, как Саша любит говорить, по приколу. Короче, ну как было изначально? Мы с ним уже были женаты на тот момент, и я писала стихи,
а Саша функционировал в другой музыкальной группе. В какой-то момент ему стало обидно: почему мы не можем творчески как-то взаимодействовать, хотя я пою, пишу стихи, а он играет, сочиняет
и записывает музыку. Почему ему нужно идти в другой коллектив и там
что-то пытаться решать, когда мы можем дома все это вместе создать?
Он, короче, так настоятельно, знаешь, устроил мне прокачку: «Давай, друг, доставай свои стихи, берем вот это!»
Саша: Это была целая дискуссия!
Эдие: Да, дискуссия! Баталия! Я вообще была убеждена полностью,
что я абсолютно бездарный человек, потому что на инструментах
не играю. Ну то есть на фортепиано я уже умею играть, но это я как самоучка освоила. А на тот момент времени мне казалось, что музыкой должен заниматься музыкант, который умеет играть, умеет писать, который что-то там собой представляет...
Саша: Ну почему? Ведь голос — это тоже инструмент.
Эдие: Но я пела в кавер-бэнде, а авторским ничем не занималась.
Но Саша был настойчив: «Мы сможем, мы все сделаем». В общем, он меня убедил. И только благодаря его вот этим убеждениям, благодаря его влиянию появился проект «Эдi». Появился он, мы пошли и записали,
в общем, первую песню. И Саша такой сел и думает: «Ага, круто! У людей вызвало эмоции!» И я так вдохновилась, потому что до этого у меня были убеждения такие: «Ну, Саша, нет, сейчас нас там начнут обязывать выступать в каких-то костюмах, писать музыку, которая нам не подходит,
— нет»! В общем, он меня послушал и сделал все по-своему. Начал всем рассылать демо. Были лейблы и российские, и украинские. Каких только
не было…
Саша: Ну, один как бы известный украинский лейбл нам вроде как бы
не отказал, но сказал сделать поправки в песне...
а Саша функционировал в другой музыкальной группе. В какой-то момент ему стало обидно: почему мы не можем творчески как-то взаимодействовать, хотя я пою, пишу стихи, а он играет, сочиняет
и записывает музыку. Почему ему нужно идти в другой коллектив и там
что-то пытаться решать, когда мы можем дома все это вместе создать?
Он, короче, так настоятельно, знаешь, устроил мне прокачку: «Давай, друг, доставай свои стихи, берем вот это!»
Саша: Это была целая дискуссия!
Эдие: Да, дискуссия! Баталия! Я вообще была убеждена полностью,
что я абсолютно бездарный человек, потому что на инструментах
не играю. Ну то есть на фортепиано я уже умею играть, но это я как самоучка освоила. А на тот момент времени мне казалось, что музыкой должен заниматься музыкант, который умеет играть, умеет писать, который что-то там собой представляет...
Саша: Ну почему? Ведь голос — это тоже инструмент.
Эдие: Но я пела в кавер-бэнде, а авторским ничем не занималась.
Но Саша был настойчив: «Мы сможем, мы все сделаем». В общем, он меня убедил. И только благодаря его вот этим убеждениям, благодаря его влиянию появился проект «Эдi». Появился он, мы пошли и записали,
в общем, первую песню. И Саша такой сел и думает: «Ага, круто! У людей вызвало эмоции!» И я так вдохновилась, потому что до этого у меня были убеждения такие: «Ну, Саша, нет, сейчас нас там начнут обязывать выступать в каких-то костюмах, писать музыку, которая нам не подходит,
— нет»! В общем, он меня послушал и сделал все по-своему. Начал всем рассылать демо. Были лейблы и российские, и украинские. Каких только
не было…
Саша: Ну, один как бы известный украинский лейбл нам вроде как бы
не отказал, но сказал сделать поправки в песне...
— Поправки?
Саша: Ну, как бы. На что мы решили просто даже не отвечать. Если вам нужны поправки к песне, ну извините: вы работаете как машина, которая перерабатывает или вырабатывает что-то, а мы…
— Поправки стилистические или какие?
Саша: Внутри музыки как бы.
Эдие: По структуре.
Саша: И даже рекомендовали убрать мужской вокал из песни.
Эдие: Да, уберите мужской вокал, сделайте динамичный припев, уберите то, уберите это, а мы просто на ощущениях создали музыку. И нам в первую очередь была важна искренняя поддержка нашей музыки в том формате,
в котором она есть. И вот единственным человеком, который реально оценил наш первый альбом, оказался Ваня Жбанов…
Саша: Да, первый альбом... Не знаю, в какой-то степени я называю это сборником демок (смеются). Тем не менее Ваня Жбанов с лейбла UP!UP!UP! взял нас к себе, и мы ему за это до сих пор очень благодарны. Потому что для нас это послужило мотивацией что-то делать, мы осознали, что мы для чего-то нужны, раз кому-то из людей и индустрии это понравилось.
Эдие: Получается, он нам ответил не сразу, а спустя месяца три-четыре.
Саша: Месяца через два...
Эдие: Ну неважно. В какой-то момент мы отчаялись и просто подумали: «Ладно, никто никуда не берет, будем во “ВКонтакте” выпускать».
И выпускали во «ВКонтакте» с самодельными обложками. Это такой был период, что я его вспоминаю до сих пор и думаю: «Блин, как вот нас хватало на это на все и откуда мы брали смелость?»
Ну, мы просто получали кайф от этого. Просто кто-то поставил «класс» или сердечко, и мы радовались: «Ура-а-а! Мне пять человек поставили лайк!»
И мы по сей день так относимся. То есть я вообще когда вижу, как кто-то пишет, я начинаю реагировать так: «Ну ничего себе, это нам написали?! Саша, смотри, что нам написали!»
Эдие: По структуре.
Саша: И даже рекомендовали убрать мужской вокал из песни.
Эдие: Да, уберите мужской вокал, сделайте динамичный припев, уберите то, уберите это, а мы просто на ощущениях создали музыку. И нам в первую очередь была важна искренняя поддержка нашей музыки в том формате,
в котором она есть. И вот единственным человеком, который реально оценил наш первый альбом, оказался Ваня Жбанов…
Саша: Да, первый альбом... Не знаю, в какой-то степени я называю это сборником демок (смеются). Тем не менее Ваня Жбанов с лейбла UP!UP!UP! взял нас к себе, и мы ему за это до сих пор очень благодарны. Потому что для нас это послужило мотивацией что-то делать, мы осознали, что мы для чего-то нужны, раз кому-то из людей и индустрии это понравилось.
Эдие: Получается, он нам ответил не сразу, а спустя месяца три-четыре.
Саша: Месяца через два...
Эдие: Ну неважно. В какой-то момент мы отчаялись и просто подумали: «Ладно, никто никуда не берет, будем во “ВКонтакте” выпускать».
И выпускали во «ВКонтакте» с самодельными обложками. Это такой был период, что я его вспоминаю до сих пор и думаю: «Блин, как вот нас хватало на это на все и откуда мы брали смелость?»
Ну, мы просто получали кайф от этого. Просто кто-то поставил «класс» или сердечко, и мы радовались: «Ура-а-а! Мне пять человек поставили лайк!»
И мы по сей день так относимся. То есть я вообще когда вижу, как кто-то пишет, я начинаю реагировать так: «Ну ничего себе, это нам написали?! Саша, смотри, что нам написали!»
— То есть, если вернуться к моему изначальному вопросу, выбор в пользу российского рынка оказался чистой случайностью?
Саша: Да, можно и так сказать.
Запертая между враждующими политическими режимами, музыкальная жизнь Крыма едва дает о себе знать. На всю республику есть буквально пара-тройка достойных клубов,
но по большей части она существует в вакууме: большинство российских артистов избегает крымских гастролей, опасаясь попасть в черный список украинских пограничников; украинцы тоже избегают, но по другим соображениям — либо идейно-патриотическим, либо имиджевым. Как следствие, крымская сцена вдохновляется сама собой, а ее немногочисленные герои попросту не понимают, на какой части материка им строить карьеру, чтобы не оказаться под давлением общества или власти.
Но кое-где все-таки есть убежище для тех, кто не хочет играть
в лицемерную геополитику и участвовать в надуманных войнах. Это метафизическое место — мифы и фольклор, которые хранят
в себе как память земли, еще не очерненной междоусобными войнами братских народов, так и первозданную мораль, которая в эпоху постправды и фейковых новостей стремительно истощает себя. Именно в этом убежище нашел свое место крымский дуэт «Эдi», вдохновленный легендами крымских татар и смелостью современного музыкального авангарда.
В прошлые выходные Эдие и Саша Чуксины сыграли концерт
в московском техно-бастионе Mutabor, буквально за десять минут собрав на своем выступлении полный зал. Гипнотичная бас-бочка и мерные клэпы, ориентальная гитара и густой бас, крымско-татарские тексты про сына хана Менгли-Гирея и навечно уснувший черный вулкан и, наконец, заразительные ритуальные движения Эди на сцене — в своей совокупности все это сработало как триггер, погрузив танцпол в самозабвенное состояние транса. Трудно поверить, но выступление в Mutabor оказалось не только первым московским концертом дуэта,
но и первым рейвом, на котором им довелось оказаться.
Упиваясь природой Крыма и неспешным образом жизни, супружеский дуэт находит особое очарование в деревенской жизни. Музыканты обосновались в небольшом горном селе Бахчисарайского района, где они спокойно посвящают себя творчеству, зарабатывая деньги сторонними занятиями. Эдие преподает биологию в школе, а Саша занимается продажей канцелярских товаров. Казалось бы, в этой уездной действительности не может быть места для людей, которые слушают Shortparis и Altın Gün, читают COLTA.RU и Meduza.io,
а выглядят так, словно сами являются мифологическими персонажами. Но нет — мифы цивилизации, в отличие
от их древних прародителей, легко можно опровергнуть.
Прямо накануне московского концерта дуэта мы взяли у них большое интервью. Находясь в предвкушении первой поездки
в Москву, Эдие и Саша рассказали о том, как они представляют себе рейв и что у него общего с фольклором, поведали
об исторической памяти крымско-татарской диаспоры и примерили мифологию на музыкальные субкультуры.
но по большей части она существует в вакууме: большинство российских артистов избегает крымских гастролей, опасаясь попасть в черный список украинских пограничников; украинцы тоже избегают, но по другим соображениям — либо идейно-патриотическим, либо имиджевым. Как следствие, крымская сцена вдохновляется сама собой, а ее немногочисленные герои попросту не понимают, на какой части материка им строить карьеру, чтобы не оказаться под давлением общества или власти.
Но кое-где все-таки есть убежище для тех, кто не хочет играть
в лицемерную геополитику и участвовать в надуманных войнах. Это метафизическое место — мифы и фольклор, которые хранят
в себе как память земли, еще не очерненной междоусобными войнами братских народов, так и первозданную мораль, которая в эпоху постправды и фейковых новостей стремительно истощает себя. Именно в этом убежище нашел свое место крымский дуэт «Эдi», вдохновленный легендами крымских татар и смелостью современного музыкального авангарда.
В прошлые выходные Эдие и Саша Чуксины сыграли концерт
в московском техно-бастионе Mutabor, буквально за десять минут собрав на своем выступлении полный зал. Гипнотичная бас-бочка и мерные клэпы, ориентальная гитара и густой бас, крымско-татарские тексты про сына хана Менгли-Гирея и навечно уснувший черный вулкан и, наконец, заразительные ритуальные движения Эди на сцене — в своей совокупности все это сработало как триггер, погрузив танцпол в самозабвенное состояние транса. Трудно поверить, но выступление в Mutabor оказалось не только первым московским концертом дуэта,
но и первым рейвом, на котором им довелось оказаться.
Упиваясь природой Крыма и неспешным образом жизни, супружеский дуэт находит особое очарование в деревенской жизни. Музыканты обосновались в небольшом горном селе Бахчисарайского района, где они спокойно посвящают себя творчеству, зарабатывая деньги сторонними занятиями. Эдие преподает биологию в школе, а Саша занимается продажей канцелярских товаров. Казалось бы, в этой уездной действительности не может быть места для людей, которые слушают Shortparis и Altın Gün, читают COLTA.RU и Meduza.io,
а выглядят так, словно сами являются мифологическими персонажами. Но нет — мифы цивилизации, в отличие
от их древних прародителей, легко можно опровергнуть.
Прямо накануне московского концерта дуэта мы взяли у них большое интервью. Находясь в предвкушении первой поездки
в Москву, Эдие и Саша рассказали о том, как они представляют себе рейв и что у него общего с фольклором, поведали
об исторической памяти крымско-татарской диаспоры и примерили мифологию на музыкальные субкультуры.
